Праздник Ожидания Праздника

Мое волнение началось еще до того, как я узнал, что Рита беременна. Оно овладело мною с того дня, точнее с того вечера, когда мы решили, что нам ну­жен малыш. Само переживание супру­жеской близости с этого момента стало другим. Молодая эгоистическая разудалость уступила место какой-то необъяс­нимой затаенной торжественности, ощу­щению необычайной значительности про­исходящего. Впрочем, это ощущение ни­сколько не мешало нам по-прежнему от­носиться к сексу как к занятию веселому и весьма располагающему к юмору. Нодаже у этого юмора появился какой-то особый, богатый оттенками подтекст. По­том, позже, я где-то вычитал поразившую меня мысль, что момент зачатия — это «встреча втроем», и удивился, насколько это точно выражает то, что мы с Ритой тогда чувствовали. Хотя мы стеснялись почему-то говорить об этом вслух, а все больше прятали это свое необычное внут­реннее состояние за привычной шутли­востью.

В целом то, что я испытывал в эти дни, было похоже на предпраздничное волне­ние. Скажем, на то, как с начала декабряначинаешь ждать и тайком предвкушать еще далекое пока Рождество. Со сладким замиранием сердца замечать на засне­женно-слякотных и буднично запружен­ных улицах, в магазинных витринах и ли­цах спешащих прохожих первые робкие признаки приближающегося праздника. Сознавать, что до него еще далеко, и можно не торопясь наслаждаться ожида­нием; украдкой радоваться, что все впе­реди и пока ни минуты, ни капли не рас­трачено из обещанного счастья. Кажется, это называется Праздником Ожидания Праздника. Очень точная формула. В один из вечеров Рита встретила меня с сияющими, смущенно-счастли­выми глазами. И сердце у меня так и подпрыгнуло: я без слов понял, что ожидаемое произошло.

Мы условились, что некоторое время не будем говорить об этом никому. Нам хотелось, чтоб хотя бы несколько дней это было нашей маленькой тайной, тай­ной двоих. Я купил любимые Ритины цветы, и было так забавно видеть легкое недоумение близких — что за повод та­кой для романтики?

За ужином все было как всегда: обы­денные разговоры, обсуждение житей­ских пустяков. А мы с Ритой, счастли­вые, украдкой переглядывались, как два заговорщика.

Но, разумеется, мы не выдержали и двух дней — уж слишком переполнял нас восторг. Хотелось разделить его с другими. И мы стали рассказывать — сначала родным, потом друзьям — о на­шей радости, каждый раз как бы пере­живая ее заново.

Нечего и говорить, что я был на седьмом небе. Но время от времени ро­зовый туман в голове как будто рассеи­вался и я почти физически ощущал груз ответственности,  который отныне лежал на моих плечах. Становилось отчас­ти страшновато и где-то даже тоскливо от ощущения, что беззаботная эпоха моей жизни заканчивается (друзья в шутку, но не без доли искренности вы­ражали «соболезнования» по этому по­воду) и начинается новая — непривыч­ная, серьезная и взрослая — фаза мое­го существования. Не могу сказать, что меня посещали какие-то уж слишком «дезертирские» мысли, но периодичес­ки, в интервалах между всплесками вос­торга, а подчас чуть ли не синхронно с ними (словно на «другом этаже» психи­ки) в голову лезла всякая чушь. Эгоис­тические недра моего подсознания глухо роптали. То вдруг, ни с того ни с сего, вспоминалось студенческое приволье, холостяцкие пирушки, озорная беспеч­ность, головокружительная легкость встреч и разлук. То вдруг подступала ностальгия по тем временам, когда в на­ше общение с Ритой не проникло еще ни капли из того, что называют «нрав­ственными обязательствами», и отно­шения держались исключительно на взаимном любовном помешательстве. А то вдруг ловил себя на чувстве, смутно напоминающем зависть, когда встречал на улице, в парке или в кафе беззаботно веселящиеся юные парочки, у которых, судя по всем признакам, все еще было впереди...

Я старался не слишком рефлектиро­вать и, наверно, в ту пору не смог бы внятно сформулировать мотивов моей тоскливой тревоги. Видимо, я просто смутно чувствовал, что в моей жизни на­чалось нечто такое, что с каждым днем и часом будет все больше и больше огра­ничивать мою свободу. Пожалуй, я ис­пытывал довольно сложное психологи­ческое состояние, которое более или ме­нее могу описать и оценить лишь теперь, много времени спустя, что называется «ретроспективно». Со мною происходи­ло нечто, что очень приблизительно можно охарактеризовать как кризис взросления. Одна часть моего «Я» стра­стно желала этого качественного скач­ка, этого прощания с инфантильной вет­реностью юных лет, охотно устремля­лась к открывающимся новым горизон­там. Тогда как другая часть моей души инстинктивно, по инерции сопротивля­лась этим переменам. Не чуждый неко­торой избалованности, тепличной изне­женности, я смутно опасался, что начав­шийся новый этап моей жизни потребу­ет от меня каких-то жертв, к которым я не готов, опутает меня массой вещей, с которыми я вынужден буду считаться больше, нежели со своими привычками и пристрастиями. Я всегда краем сознания догадывался (хотя до конца и не признавался себе в этом), что я в неко­торой степени мечтатель-белоручка, предпочитающий не вступать в слишком плотный контакт с суровой реальностью. И теперь интуиция и дремучий инстинкт самосохранения сигнализировали мне о том, что «витание в облаках» заканчива­ется и предстоит опуститься на грешную землю — со всеми вытекающими послед­ствиями. Если уж на то пошло, я мало­душничал, дрейфил, страшился «становиться взрослым». Но все же лучшей, возмужавшей частью своей души я от­четливо чувствовал, что по-настоящему хочу этой взрослой, ответственной серь­езности и созрел для нее.